Н.
И. Конрад. Япония. Народ и государство. Исторический очерк
ОСНОВНЫЕ
ГРАНИ ЯПОНСКОЙ ИСТОРИИ
Второй проблемой, выяснение которой должно предварять историческое
исследование в собственном смысле этого слова, является вопрос
о гранях исторического существования Японии. С какого момента
японский народ стал жить исторической жизнью, и до какого пункта
во времени возможно историческое изучение этой жизни, если оно
хочет оставаться научным? Этот кардинальный вопрос для истории
всякого народа имеет не меньшее значение и для японцев. Тем более,
что в связи с ним стоит вопрос и о том, к чему в Японии прилагать
понятие "историчности" и что следует считать "доисторическим"?
Этот предварительный вопрос принципиального характера, с одной
стороны, как будто бы, и легко разрешим, с другой же - почти неуста-новим
в твердых, устойчивых рамках. Считается обычно, что наличность
уже в достаточной степени развитой культуры обусловливает факт
историчности народа - носителя ее. Народы, не знающие истории
в собственном смысле этого слова, принадлежат или к первобытным,
или же близки к ним. Необходима сравнительно высоко развитая культура
и вещественные следы ее, могущие быть объектом исследования.
И тем не менее, этот критерий не в состоянии служить вполне надежным
и единственным орудием для определения начальной грани истории
какого-нибудь народа. Провести резкую отчетливую грань между исторической
и доисторической фазой жизни народа почти совершенно немыслимо.
Это невозможно и по принципиальным основаниям: развитие культуры
представляет единый текучий процесс, каждый момент которого и
обусловлен, и неразрывно связан с предшествующим, - так и по соображениям
материала: многие виды надежных исторических памятников относятся
часто ко временам уже довольно поздней истории, так что не только
доисторический период, но и ранняя история нередко сливаются в
одно общее неопределенное целое.
Так это случается почти по отношению к каждому древнему народу,
так оно обстоит и в деле определения граней истории японской нации.
Неопределенность критерия в виде сравнительно высоко развитой
культуры обнаруживается даже в приложении к самому уже, казалось
бы, достоверному и надежному признаку - письменности. Факт письменности
у какого-нибудь народа уже сам по себе, даже независимо от возможности,
благодаря этому, появления письменных исторических памятников,
свидетельствует о том, что народ уже вышел из рамок "первобытного"
существования. И все-таки он не может повести к исчерпывающему
установлению исторических граней. Нам известно, что письменностью
в Японии стали пользоваться во времена царя Одзин, т. е. по традиционному
летоисчислению - во второй половине III в. по Р. X., однако это
еще не означает, что письменность не существовала и раньше. Сношения
с Кореей и материком вообще, существовавшие издавна и в так называемую
"доисторическую" эпоху, должны были обусловить проникновение
письменности гораздо раньше указываемого времени. Следовательно,
историческое существование японского народа, поскольку оно доказывается
наличием письменности, необходимо отодвинуть еще несколько назад.
Затем, первые письменные памятники вроде историко-мифологических
сводов Кодзики и Нихонсеки относятся к началу VIII в. по Р. X.
и служат главными источниками для суждений о начальной японской
истории. Однако, считать историчность Японии прочной только со
времени появления их - по крайней мере неосторожно. Наличность
в Кодзики и Нихонсеки элементов несомненно древнего происхождения
- вроде введенных в их текст древнейших поэтических произведений,
иногда почти первобытных песен, сохранившиеся в виде записей,
помещенных в другом письменном историческом памятнике древней
Японии - сборнике Энги-сики, относящемся к X в., древние молитвос-ловия
культа Синто, - возводят несомненную историчность японского народа
к эпохе, гораздо более ранней, чем время появления Кодзики и Нихонсеки.
Рамки историчности несомненно должны быть раздвинуты в сторону
прошлого, и искать начало исторического существования японцев
приходится в более глубокой древности.
В виду этого, в приложении к японской истории фактор письменности,
как определитель историчности, оказывается чрезвычайно условным.
Для нас несомненно, во-первых, существование письменности до момента
появления точных сведений об этом, т. е. до конца III в. по Р.
X. Однако, даже и при этом, появление первых письменных памятников
относится только к началу VIII в., значит, если исходить из факта
появления самих письменных документов, то историю Японии следовало
бы начать только с этого времени. Но этому препятствуют те древнейшие
произведения народного творчества, как поэтического, так и религиозного
характера, которые вошли в состав первых письменных памятников.
Если же присоединить сюда те сведения, которые дают нам науки
вспомогательного для истории значения, т. е. археология и этнография,
то основывать свое суждение об историческом периоде Японии только
на основании данных одной письменности окажется совершенно неправильным.
Историческая фаза жизни японского народа началась гораздо ранее
и VIII-го века, т. е. момента появления первых Письменных документов,
и III-го века, когда мы с большой долей вероятия можем предполагать
несомненную наличность уже распространенной и употребляемой официально
системы письменности.
Отсюда мы подходим уже вплотную к самой проблеме граней японского
исторического процесса. Проблема эта имеет двойное содержание,
причем каждая часть ее, в свою очередь, распадается на два отдельных
плана. Вопрос ставится сначала в смысле определения двух "концов"
истории: пункта начального и пункта конечного. Требуется определить
начало истории и ее "конец". Иначе говоря, следует с
самого же начала произвести ограничительный раздел всего того,
что мы имеем в качестве материала; отделить то, что следует отнести
к доисторическому, с другой же стороны - то, что оказывается пока
еще вне рамок научно-исторического изучения. Первое - отдать пока
ведению доисторической археологии и антропологии, второе - отнести
к новейшему периоду, который еще течет и не доступен научно историческому
обозрению. Таково основное содержание этой проблемы основных исторических
граней; но, в виду того, что весь исторический процесс протекает,
так сказать, в двух планах - временном и пространственном, то,
само собою, вопросы о начале и конце истории приобретают двойное
значение. Какой момент во времени следует считать начальным для
истории, и какой, до поры до времени, конечным? И в виду того,
что вопрос о начальном моменте неотделим от "события",
от самого исторического факта, как неотделим от него, разумеется,
и конечный момент; в виду того, что, с другой стороны, всякое
событие теснейшим образом связано с территорией, - одновременно
с вопросом "когда", ставится вопрос и "где",
и таким образом полная формулировка проблемы исторических граней
сводится к следующему: какое событие в жизни японского народа
следует считать начальным в смысле его несомненной историчности,
к какому моменту во времени оно должно быть приурочено и с какой
территорией оно должно быть связано; с другой же стороны - в каком
событии усматривать последний заключительный факт исторического
бытия Японии, доступного научно-историческому исследованию, с
каким моментом его сопоставить и к какой территории приурочить?
Само собой разумеется, что все то, что может быть сказано по атому
поводу в настоящее время, не может считаться окончательным, как
в ту, так и в другую сторону проблемы. Не говоря уже о том, что
конечный момент подлежит постоянному перемещению в связи с уходом
в "историю" ряда элементов современности; что то, что
представляется для нас в настоящее время заключительной исторической
эпохой, - для последующих исследователей будет всего только одним
из звеньев общей цепи периодов, эпох и т. п.; даже самый начальный
момент истории, т. е. как будто бы нечто устойчивое, коль скоро
оно определено, и тот постоянно передвигается. Такое передвижение
можете усматриваться и в смысле временном, и в пространственном.
Относительно той же Японии мы наблюдаем случаи довольно значи
тельного отодвигания начала истории в глубь веков, сравнительно
с прежде принятой исходной точкой. Увеличивающиеся знания, привлечение
новых областей исследования - в виде данных вспомогательных исторических
наук, вроде археологии, первобытной истории, этнографии и т. п.,
а равным образом и улучшение собственно исторического исследования,
прогресс самой исторической науки могут вызвать необходимость
отнести начало истории к гораздо более отдаленным, сравнительно
с установленным дотоле, временам. Возможно и обратное: обнаружение
недостоверности какого-либо исторического памятника, крушение
научных гипотез, служивших опорою для исторических построений,
может заставить историков приблизить начальный момент к нашему
времени, поставив все принятое доселе под знак вопроса, или же
отвергнув его историческую значимость совершенно.
Равным образом, и в пространственном плане диапазон первоначальной
исторической актуальности народа может быть то суживаем, то расширяем,
даже при неподвижности самого момента действия. Относительно Японии
это связано самым тесным образом с проблемой самого субъекта этой
исторической актуальности, т. е. с проблемой японской нации, в
смысле ее состава и происхождения. Вопрос "кто" предопределяет
вопрос "где". Сказать, кто действовал на заре японской
истории, значит предсказать ответ на вопрос, где это действие
могло иметь место. Увеличение или уменьшение размеров самого носителя
истории вовлекает за собою соответствующие изменения и в определении
границ территории первоначальной истории. Тем более же эти границы
изменяются при передвигании самого момента начала исторической
жизни. Вопрос о территории, где началась история, зависит и от
этнического определения самого субъекта истории и от установления
момента первого действительно исторического события.
|
