Н.
И. Конрад. Япония. Народ и государство. Исторический очерк
3.
Эпоха военной империи Минамото
С 1192 г. начинается новая эпоха в жизни Японии, совершенно изменившая
и весь политический строй, и весь жизненный уклад. С переходом
власти в руки военного сословия начинается новый период и в развитии
общей культуры, пошедшей по своим своеобразным путям и давшей
в результате то, что можно считать наиболее национальным достоянием
японского народа. Национальная культура начала создаваться, главным
образом, в эту эпоху, и, достигнув расцвета в эпоху владычества
Токугава, начала смешиваться, после падения последних, с культурою
Европы. На почве китаизма и буддизма, занесенных и укрепившихся
в эпоху аристократической монархии, в соединении с родным синтоизмом
и в условиях все более и более увеличивавшейся замкнутости страны,
превратившейся, в конце концов, при Токугава в совершенно почти
изолированное от внешнего мира государство, ревниво оберегающее
свою изолированность, - и выросла национальная культура Японии.
В этой же обстановке образовался и расцвел и тот своеобразный
политический строй, который с трудом постигается европейцами,
занимающимися японской историей.
Один из наиболее авторитетных европейских знатоков этой эпохи,
В. М. Мендрин, работавший в противоположность огромному большинству
европейских историков Японии над первоисточниками и при этом во
всеоружии знания языка и письменности, в предисловии к своему
переводу знаменитого памятника японской историографии - труда
Рай Сан'ё, под заглавием "Нихон Гайси", т. е. "Вольная
история Японии", посвященного именно этой полосе жизни страны,
прекрасно отражает общее недоумение европейских историков: "Действительно!
Верховный глава государства, император, с титулом, но без всякой
власти, и его подчиненный сегун, без верховного титула, но с верховной
фактической властью! Номинальный император, без правительства,
с небольшим придворным штатом, состоящим чуть ли не наполовину
из женщин, и фактический глава государства, сегун, со своим официальным
сёгунским правительством. Императоры, возводимые и низводимые
волею сегунов, получавшие от них свое содержание, подчинявшиеся
данному им сёгун-скому регламенту, даже в своей уединенной дворцовой
жизни, и сегуны, получавшие свой титул от этих же императоров,
распоряжавшиеся бесконтрольно финансами страны, имевшие свой двор
и церемониал, ведшие международные сношения. Мятежники-императоры,
возмущавшиеся против сегунов, и сегуны, каравшие этих мятежников
ссылкой за их посягательство на сёгунские права.
Сёгуны,
основавшие свои сёгунские династии, развившие и закрепившие феодальный
строй, давившие своей умелой политикой, с одной стороны, феодалов,
с другой - императоров, при помощи тех же феодалов. Феодальный
строй, прочно установившийся и разработанный, развитый до беспримерной
детальности. Сами феодалы с их дружинниками, видевшие в императоре
своего верховного повелителя, признававшие за ним его верховные
права, его божественное происхождение, и в то же время клявшиеся
на верность сёгунским династиям, гонявшиеся за императором, как
за преступником, по повелению сегуна. Феодалы, из которых одни
воевали за императора против сегунов, другие за сегунов против
императоров, причем лояльность и тех и других признавалась общественным
мнением. Наконец, само общественное мнение, взгляд страны, всего
его населения, спокойно смотревшего на совместное существование
двух логически несовместимых явлений, считавшее их в порядке вещей,
признававшее права как за одними, так и за другими. Эта страна,
это население, допустившее оба явления, одинаково поддерживавшее
их оба, пока одно из них рухнуло само собою. Ничего подобного
нет и не было в такой степени в истории какой-либо иной страны.
И поэтому "Вольная история Японии" может иметь для нас
глубокий, захватывающий интерес, едва ли не больший, чем для японцев.
Она дает нам историческое описание нового, незнакомого нам явления
в области человеческих взаимоотношений, оригинального факта политической
жизни нации" .
Эти слова В. М. Мендрина прекрасно передают не только его личное
недоумение, но и впечатление большинства европейских писателей
о Японии, пробовавших изучать ее историю. И тем не менее, ничего
особенно изумительного в этом явлении нет: и с точки зрения, как
мне кажется, всеобщей истории, где нечто подобное несомненно бывало,
и с точки зрения существа дела. Как сам В. М. Мендрин, так и большинство
европейцев, следуя в этом отношении некоторой части японских -
преимущественно официальных и официозных историков - находятся
под гипнозом своеобразной теории, выдвинутой в Японии в процессе
социальной и политической борьбы.
С точки зрения этой теории, дело обстоит, приблизительно, так:
в Японии искони существует единая, непрерывно идущая из глубины
доисторических времен линия царствующего дома. Это - императоры,
восходящие к самой божественной прародительнице - богине солнца
Ама-тэрасу, через своего первого земного предка императора Дзимму;
их власть обусловливается волею самой Аматэрасу, предоставившей
своему внуку, богу Ниниги, Японию в управление и вручившей ему
в знак власти три священных эмблемы: зеркало, меч и яшму. С тех
пор верховная власть в Японии находится в руках этого дома, последним
представителем которого является ныне царствующий император.
Однако, в процессе развития исторической жизни японского государства
власть императоров иногда ослабевала в силу различных причин,
чем и пользовались отдельные лица для того, чтобы захватить эту
власть в свои руки. Так было с Фудзивара, Минамото и Токугава,
- и с целым рядом других. Эти узурпаторы иногда держались очень
короткое время, - так было с домом Тайра, иногда же создавали
свою наследственную власть, становясь уже настоящими основателями
династий: так было с Токугава, правившими Японией два с половиной
века. Но власть их, хотя и держалась долго, тем не менее основывалась
исключительно на захвате, и назвать их иначе, чем узурпаторами
- никак нельзя. Поэтому с течением времени создавалось мощное
движение с целью эту узурпацию уничтожить и вернуть власть в руки
ее законного и естественного, по существу, обладателя - императора.
Так оно и случилось в 1867-1868 г., когда сёгунская династия Токугава
была свергнута и власть перешла к ее исконному носителю. С этой
точки зрения переворот 1867-1868 г. и следует называть реставрацией.
Мне кажется, что относиться к этой теории, иначе, как с величайшей
осторожностью, - нельзя. Не то уж чтобы принять ее и строить на
ней характеристику японского исторического процесса, но даже частично
пользоваться ею очень опасно. Мне она кажется с начала до конца
почти неприемлемой, и я думаю, что последующее развитие японской
исторической науки, а главное - внесение полной объективности
в исторические оценки, вполне отвергнет эту господствующую теорию.
Если принять ее - тогда придется недоумевать подобно В. М. Мендрину
и поражаться тому, что японский народ спокойно смотрел на совместное
существование двух логически несовместимых явлений, считая их
в порядке вещей, признавая права, как за одними, так и за другими
- причем делал это не раз и не два, не год и не десятилетие, но
в течение всей своей истории, и - как, например, при династии
Токугава, два с половиною века непрерывно. Что-нибудь одно: или
японская история алогична и японское самосознание совершенно своеобразно,
или же все обстоит в этой области вполне благополучно и, наоборот,
что-то не так в самой исторической теории. Думаю, что a priori
следует допустить большую вероятность второго.
Мне кажется, что ничего нелогического, несовместимого в существовании
наряду друг с другом того, что принято называть императорской
властью и властью сегуна абсолютно нет: оба эти явления ни в какой
мере и ни коим образом не противоречат друг другу, оба они "в
порядке вещей", оба они имеют "свои права". И японский
народ был совершенно прав, спокойно взирая на то положение, которое
не может спокойно переносить европейский историк. Если бы я не
опасался слишком сильного уклона в противоположную сторону, в
противовес этой теории можно было бы сказать совершенно обратное:
в Японии никогда не существовало единой, непрерывно идущей из
глубины веков (не говорю, конечно, об Ама-тэрасу, ее внуке и проч.
) политической верховной власти, как никогда не было единого,
из века до века идущего однообразного государственного строя,
всегда юридически незыблемого и лишь фактически "нарушаемого".
Строй государства непрерывно менялся, равно как постоянно менялись
правящие династии и отдельные лица в роли диктаторов. То, что
сейчас считается императорским домом, менее чем какая-либо другая
династия может считаться представителем единой и непрерывной верховной
политической власти, и переворот 1868 г., отдавший в его руки
власть с тем, впрочем, чтобы вскоре - юридическим введением конституции
и фактическим установлением олигархии - ее опять почти отнять,
был не "реставрацией", ибо реставрировать было нечего,
но революцией, приведшей к власти новое сословие - третье, взамен
военной феодальной знати.
Для того, чтобы правильно оценить сосуществование этих двух властей
(пока допустим это выражение), необходимо прежде всего взвесить
эту официальную теорию. Ее истинная ценность и значение обнаруживаются
немедленно же, если мы вспомним, когда она появилась и на чем
основана. Вскрыть время и обстановку ее происхождения - это значит
понять ее целиком.
Уже с XVII в. в Японии - в самый разгар феодализма, под властью
дома сегунов Токугава начинает замечаться вновь возрождающаяся
со" циальная борьба, утихшая было после громов и бурь предшествующего
периода, благодаря необычайно умело выработанному государственному
строю. Эта борьба становится в последующем XVIII в. уже определенно
ясной и заставляет сегунов Токугава принимать строгие меры к подавлению
нарастающей оппозиции, той самой, впрочем, которая впоследствии
их свергла. Борьба эта, имевшая характерную социальную подкладку,
исходя из недр мелкого самурайства и нарождающегося третьего сословия,
должна была выработать и свою идеологию, которую можно было бы
противопоставить официальной и вокруг которой можно было бы объединять
всех, почему-либо недовольных режимом правительства сегунов. Идеология
эта, выросшая на почве политических и социальных взаимоотношений,
была в своей основе ярко политической, хотя и выступала большей
частью, в силу понятной необходимости, в замаскированном виде,
то под видом филологического трактата, то в форме исторического
труда и даже литературного произведения.
И если официальная, политически господствующая идеология естественно
была сёгунофильской, противоположная ей идеология противо-сёгунской
оппозиции должна была создать свою концепцию верховной власти
и государственного строя, которую можно бы противопоставить существующей
и которой можно было бы действовать, как орудием борьбы за захват
власти. Таковая идеология и не преминула образоваться, и ее центральным
пунктом явилась вышеописанная пресловутая теория, технически именуемая
в Японии "сон-о-рон", "теория почитания государя".
На ней и строили свою борьбу все коалирующие против Токугава и
их режима силы. Концепции власти сегуна была противопоставлена
концепция верховной власти в лице так назыв. императора, проживавшего
в Киото, вдали от всякой политической жизни.
|
